Башня континуума. Владетель. Том 1 - Александра Седых

– Твою мать! Твою! Мать!

Вскочив, губернатор заметался по кабинету, страшный, разъяренный, как медведь-гризли.

– Почему мне не доложили сразу же?

– Не хотелось дергать тебя. Да и пресса могла пронюхать и устроить большую сенсацию как раз в разгар твоей предвыборной кампании.

– К чертям прессу! К чертям кампанию!

– Да и лендлорд до поры до времени считал, что сможет уладить дело самостоятельно.

Резко развернувшись, Гордон с размаху больно ударился бедром о край стола и взвыл.

– Нет! Нет! Со мной не пройдут эти фокусы! Я спокоен и благ, мое сознание полно света, яркого, ослепительного, белого света! Ну, продолжай.

Глава администрации губернатора слегка поперхнулся, но возобновил свой безрадостный рассказ. Взбудораженные зверскими убийствами детей и расследованием, застрявшем в тупике, крестьяне схватились за вилы и отправились искать виноватых. Закончилось поиски трагически. Под горячую руку схватили пытавшегося унять кавардак деревенского старосту и вздернули. Лендлорд самым суровым образом наказал зачинщиков и вершителей самосуда, но помогло это не слишком. Недовольство росло, подогреваемое суеверными слухами.

– Даже не хочу пересказывать тебе эти бредни, Гордон, – пробормотал Бенцони.

– Нет уж, давай выкладывай.

Бенцони замялся.

– Об этом нет упоминаний в официальных бумагах, но поговаривают, будто убийства эти – ритуальные.

Симпатичная физиономия губернатора пошла рдяными пятнами. В самом деле, в самом начале губернаторства Гордону для счастья недоставало лишь зловещих ритуальных убийств.

– Вот те раз. Как так – ритуальные?

– Ну… темные крестьяне болтают, будто детишек похищают и убивают ведьмы для своих сатанинских шабашей, которые устраивают в Топях.

– Ведьмы?

– Ведьмы.

– Шабаши?

– Да.

– Топи?!

– Да. Именно. Шабаши, на которые ведьмы регулярно собираются в Топях. Более того, суеверные крестьяне выразили мнение, что власти находятся в курсе их сборищ и по непостижимым причинам поддерживают сие богомерзкое явление.

Обычно весьма красноречивый, Гордон не нашелся, что и ответить. Ведьмы. Шабаши. Болота! Однако десять изувеченных детских трупов и еще двое ребятишек, пока числившихся пропавшими без вести, были суровой реальностью. Он сел, сложив пальцы домиком, и, как учил Чамберс, попытался сосредоточиться на сосредоточенном и блаженном созерцании внутреннего «я». Увы. В данном случае это не работало.

– Черти знает что! – выкрикнул губернатор в сердцах.

– Да, – не стал спорить Бенцони.

– Почему ведьмы? Почему не верфольвы? Или не вампиры? Почему не серийный маньяк-убийца, которым может оказаться любой из тех милых, дружелюбных крестьян! Нет, серьезно! Помнишь бочки с солониной?

– Помню, – ответил Бенцони печально.

И верно, хоть почти три года минуло с тех пор, деревянные бочки, опоясанные железными обручами, полные розового, сочного мяса, буквально стояли у него перед глазами.

– То-то! Вот и я помню! Уж лучше бы не помнил! Лучше бы я страдал провалами в памяти и амнезией. Что там происходит на самом деле? Какая-то провокация?

– Нет. Не думаю. Мы учитываем и этот вариант. Но эти олухи деревенские взбудоражены и настроены агрессивно. Едва ли в наши планы входит вооруженный мятеж. Особенно в самом начале твоего губернаторства.

Бенцони был на пятнадцать лет старше Гордона и на целую вечность опытней в том, что касалось подковерных интриг и бюрократических склок, и сейчас Гордон понял, что его одергивают, мягко, но решительно. Не настолько еще высоко губернатор взлетел, чтобы перечить лендлордам и отказываться решать их проблемы. Когда-нибудь, возможно. Не сейчас.

– Что от меня требуется?

– Будет неплохо, если ты туда съездишь, успокоишь людей, отберешь у них факелы, вилы и ружья, развеешь абсурдные слухи, заверишь, что власти делают все возможное, и ты сам возьмешь дело под личный контроль.

Гордон дернулся, как ужаленный, но спорить не стал. Когда дело не касалось истинной духовности, Просветленного, загадок астролябии или древних тайн затерянной в веках заповедной страны Лемурии, соображал он на редкость здраво, быстро и толково.

– Хорошо. Я понял. Когда? Сегодня? Лучше прямо сейчас? Я должен поехать и унять толпу разъяренных крестьян с вилами и ружьями? Понял. Прекрасно. Нет, ничего не говори, сам знаю, это моя работа.

– Не волнуйся, я обо всем позаботился. Подробнейший отчет о произошедшем и о том, как продвигается расследование, прочитаешь по дороге. А еще я смазал и почистил твой охотничий дробовик. Тот самый, с которым ты прежде охотился на оленей. На всякий случай.

– Ты же сам знаешь, я больше не охочусь. Не могу убивать невинных зверушек, это несовместимо с истинной духовностью. Олени! Ты видел, какие у них большие, грустные глаза?

Бенцони под локти поднял симпатичного, хотя чуточку глуповатого, губернатора из кресла, заботливо поправил ему галстук, в одну руку вставил папку с документами, в другую – дробовик.

– Ах, Гордон. Скажу тебе, как на духу, сплошное притворство и дешевая комедия эти их грустные большие глаза.

– А? Чего?

– Того. Может, это они и сделали.

– Кто сделал? Олени?

– Ага. Точно. Олени.

***

За шесть лет брака Виктория ясно поняла одно – острые переживания и регулярные впрыскивания в кровь внушительных порций адреналина обеспечены ей до конца дней. Поэтому, хотя она и встревожилась, но не удивилась, когда муж прибыл домой около полуночи в сопровождении толпы крепких парней в камуфляже, с парализаторами, лучевыми винтовками и плазменными дробовиками.

Сама Виктория уже готовилась ко сну, и, в одних кружевных штанишках, расчесывала перед зеркалом и заплетала в тугие косы свои длинные прекрасные светлые волосы. Шум на улице заставил ее отвлечься от этого занятия. Выронив серебряный гребень, она, крадучись, подошла к окну и, прикрывшись зеленой шторой с тяжелыми бархатными кистями, выглянула наружу. Во дворе она увидела целую вереницу тяжело бронированных механо и вооруженных до зубов военных. Мужа она увидела тоже. Гордон был мрачен, в тяжелой куртке поверх дорогого пиджака, в одной руке он держал дробовик, а в другой – Генерального прокурора Салема. Высочайший чиновник что-то униженно лепетал. Со второго этажа Виктория не могла разобрать слов, но Гордону явно не нравился этот лепет, так как, немного послушав, он без затей съездил прокурору по лицу тяжелой дверцей механо.

О, какая адская боль! Виктория передернулась и отпрянула от окна. Надо было пойти и разузнать, что стряслось. Оставалось надеяться, это не имеет отношения к расстрелам и конфискации чьего-то имущества.

Набросив халатик и туфли, она подобрала волосы, спустилась вниз и вышла на крыльцо. Во дворе тем временем продолжалась оживленная дискуссия. Генеральный прокурор считал, что он вполне компетентен для своего поста, а Гордон и дверца механо считали иначе. Хрясь! Бум! Бац!

– Помилосердствуйте, герр губернатор, ведь больно же!

– Больно, говоришь, скотина? Да ты и представления не имеешь, что такое настоящая боль!

– Добрый вечер, пупсичек, – кстати ввернула Виктория.

Гордон неохотно разжал пальцы.

– Добрый вечер, птенчик. Разбудили, наверное? Уж прости.

– Нет, я еще не ложилась, ждала тебя.

– А я заехал в кондитерскую, купил тебе тортик, как ты любишь.

– С вишнями и взбитыми сливками?

– Да. Вишни, сливки, марципаны, шоколад.

Надо ли думать, что он покупал ей лакомство в компании вооруженных до зубов людей? Виктория огляделась на суровых мужиков, увешанных оружием. Впрочем, попав в поле зрения ее прекрасных глаз, суровые мужики мигом перестали быть суровыми, а сделались покладистыми, доверчивыми, как новорожденные котята, и в один осипший голос понесли несуразную ахинею про чудесный вечерок, свежий ветерок и дивную луну.

– Луна сегодня просто на загляденье, – снисходительно согласилась Виктория, – что же ты, Гордон, не пригласишь мальчиков в дом, выпить что-нибудь прохладительного. Ах, они уже уходят? И господин Генеральный прокурор тоже?

– Да, птенчик. Он тоже. Завари-ка мне пока чаю, я сейчас приду.

Прихватив коробку с тортом, Виктория отправилась на кухню. Она заварила мужу чаю и успела слопать два куска торта к тому времени, как Гордон зашел к ней и зачертыхался, обнаружив, что наследил сапогами, запачканными в грязи и, кажется, в болотной тине.

– Значит, ты ездил в кондитерскую.

– Да.

– И больше никуда?

– Ну…

– Ясно. Сними сапоги. Я попрошу, чтобы вымыли полы.

Грязные сапоги он стащил и переобулся, и залпом, будто лекарство, выпил чай, к которому так пристрастился за последнее время. Виктория успела заметить, как в его симпатичной физиономии на секунду промелькнуло что-то издерганное и больное. Явно стряслось что-то нехорошее, но она поняла, что задушевных разговоров не будет. Он считал своей первейшей обязанностью оберегать жену от нервных потрясений. Вот глупыш.